[indent] У Кэссиди фаза. Кэссиди смотрит на себя в зеркало в личной ванной и надеется, молится как может горячо, что вырастет ещё хотя бы на шесть сантиметров. Кэссиди читает Йейтса; не потому, что так уж сильно интересует европейская поэзия, а просто — фамилия прикольная, и есть что-то тонкое, интеллектуальное в лирике, в музыкальном слоге. В недалёком будущем Кэсс может представить себя поэтом. Ещё Кэссиди берёт булавку, протирает её спиртом, держит над огнём, а затем подносит к уху — и не решается проткнуть мочку.
[indent] Кэссиди не нужно думать о том, что делать после выпуска. Вечерами можно ставить Other Lives и кружиться по комнате; можно коротко обрезать рыжие волосы — выходит отстойно, так Кэсси выглядит даже меньше, чем есть на самом деле; можно пить газировку и йегер — от популярных среди подростков энергетиков Кэссиди становится плохо. Можно ходить на концерты в подвальном помещении ОЭТЕНа — как бы несанкционированные, но настолько популярные, что сложно представить, чтобы администрация города была не в курсе. Летом Кэссиди исполнилось семнадцать лет. Ответственность ещё не давит железными пальцами на виски, но решения даются легче.
[indent] Даже те, про которые Кэссиди точно знает, что они безрассудные. Незрелые. Тупые, проще говоря.
[indent] В пустых окнах третьего этажа ОЭТЕНа пляшут красные блики, тени на стенах платоновской пещеры. Это группа подростков, ученики средней и старшей школы Розеншора — в том числе и Кэссиди. Все со всеми знакомы, никто никого не знает по-настоящему, каждый за всех остальных горой встанет. Такая куча-мала из ног в грязных кедах, рук с цепкими пальцами, спутанных кудрей — и костерок, который Кэссиди помогает разводить, потому что понимает физику процесса. Потом кто-то притаскивает канистру бензина, а ещё кто-то — сомнительные литражки из тёмного пластика. Одноклассница протягивает Кэсс согнутую ладонь, в ней — тускло светящаяся жижа.
[indent] — Не бойся, она тёплая, — говорит. — Я согрела для тебя.
[indent] Не сразу, но Кэссиди понимает, что это, и суёт в краску пальцы. Неоновые пигменты, чтобы сумасшедше сиять в огнях подвала (подземной парковки? вросшего в землю первого этажа? кто знает). Наверняка токсичные, и нет людей более равнодушных к этой опасности, чем старшеклассники начала десятых, здесь и сейчас, с достоинством носящие прыщи, точно модные нашивки. У Кэссиди кожа более-менее чистая, но это ненадолго: голубым третий глаз во лбу, а позже, забыв о краске на пальцах, Кэсси почешет щёку, поковыряет верхнюю губу, тронет переносицу.
[indent] Бутылки расходятся по рукам. Кэссиди не доверяет, готовится к худшему, однако смело обхватывает ребристое дно, обеими руками поднимает бутылку и делает большой глоток. Что-то жжёное, приторное, явно кустарное, как если бы раскалённые под летним солнцем мелкие камни на побережье, на которые упала капля мороженого с чьего-то рожка, — если бы эти камни расплавились и потекли вниз по горлу... Кэссиди спешно передаёт бутылку и запивает дешёвой содовой. Ведёт головой, опирается плечом на парня рядом. Дёргаются чьи-то длинные, чувствительные уши, а может, это просто отсветы на размалёванных бетонных стенах.
[indent] Кто-то подходит к пустым проёмам окон, смотрит наверх. Можно и выше было забраться, но холодно; холодно и опасно, конечно. Кэссиди понимает, что хочет размять ноги. Кэссиди понимает, что тоже хочет подойти к окну. (Кэссиди немножко хочет домой, но это не поможет; лучше бы домой и чтобы во всём городе не было ни души.) Кто-то по правую руку взбегает по стене, как ниндзя. Кто-то по левую руку громко целуется с кем-то ещё. Кэсс толкает плечом соседа, с которым они пригрелись как-то; тот младше, но это неважно; его зовут Тихо; они оба не отличаются особым многословием, и если говорят, то почти одновременно и обрывочно, и так узнают друг друга. Кэссиди довелось глотнуть расплавленных камней, и вместе с ними внутрь влилось недоверие — теперь к себе. Ненадёжный ты человек, Кэссиди. Ненадёжный, но хотя бы знаешь это.
[indent] Так вот, Кэсс толкает Тихо плечом, чуть наклоняется, чтобы другие не услышали и не смогли их остановить:
[indent] — Сходишь со мной постоять у окна?

[indent] Двумя руками, почти теряя равновесие — эдакая лайт-версия реальной опасности, — Кэсс тянется к Тихо, хватает его за плечо. Чувствует фаланги собственных пальцев, чувствует неблизкий жар огня на спине и холод в желудке: на мгновение кажется, что Тихо сейчас оттолкнётся ладонями от шершавого бетона, — Кэсс может поклясться, что Тихо именно об этом и думает. И это было бы о'кей, это было бы нормально — в семнадцать лет Кэссиди уважает все тупые, легко принимаемые решения. Другое дело, что Тихо может просто свалиться. Кэсс знает, что они оба скорее трезвы, но не совсем.
[indent] — Нет, — с досадой отвечает на вопрос (не всерьёз злится, просто беспокоится). — Боюсь, что ты шандарахнешься.
[indent] Держась за приятеля, Кэссиди влезает вслед за ним в оконный проём. Седлает пустую раму, сдвинув свой вес так, чтобы центр массы был внутри здания. Снаружи холодно, последние лучи солнца ложатся на лицо, но не греют. Кэсси не отличается склонностью к фатализму, но сию секунду весь ОЭТЕН — однозначно живой и несомненно мёртвый, как опустевшая гусеничная куколка, — чувствует это: завтра не наступит. Ну или они все просто не хотят об этом думать. Слишком далеко, слишком неосязаемо (в отличие от рукава Тихо), слишком неважно.
[indent] Кэссиди не смотрит вниз. Однажды на семейном выезде — больше дальнородственном, конечно, Кэсси туда сплавили под предлогом "там много детей твоего возраста" — на глазах у всех троюродный брат Кэссиди впал в транс, наблюдая за волнами под пирсом; колени его подогнулись, он медленно наклонился вперёд и полетел в воду головой вниз. Чудом не воткнулся башкой в дно и не убился о бетон пирса, ободрал спину и потом не мог объяснить, что произошло. Кэсс помнит сюр этой минуты: как человек перестаёт быть человеком и становится марионеткой с обрезанными нитками, болванчиком с тяжёлой головой, перевешивающей тело. И как счастлив он должен быть, совершенно прекратив думать. Соблазн есть, и потому Кэссиди не смотрит вниз. Опирается спиной на оконный край, полуприкрывает глаза.
[indent] — Мне рассказывали... — говорит Кэсси. — Ой, чего только не рассказывали. Что в лесу видели лешего — ходячее дерево с руками до земли. Что на этажах парковки живут разумные тени — чёрные, липкие и голодные. Что у здешних птиц человеческие глаза и говорят они человеческим языком.
[indent] Как интересно было бы жить, если бы всё это было неправдоподобно. Байки, присказки, городские легенды. А Кэсс говорит это так обыденно и, конечно, не спрашивает Тихо, верит ли он в это. Лёгкие расширяются, грудь покалывает изнутри, немного кружится голова. Верит ли Кэссиди, когда встаёт утром с кровати, что устоит, не рухнет на лакированный паркет?
[indent] А самое смешное, что Кэсси особо ничего про Тихо не знает. Знает, что тот живёт где-то за городом. Кажется, из большой семьи. Вот у них, должно быть, семейные выезды похожи на народные гуляния. Знает, что его голос иногда раздаётся из динамика над меловой доской, — Кэсси всегда внимательно слушает и никогда не находит в сводках ничего интересного, но на следующий раз снова прекращает писать, склоняет голову набок, смотрит в никуда; следит за школьной жизнью с обочины. Чего Кэсс не знает, так это как Тихо смотрит на мир. Бесстрашно, с высоты третьего этажа? Человеческими глазами, или неразумными звериными, или круглыми птичьими? Чего он боится?
[indent] Очевидно, не высоты.
[indent] — Мне ОЭТЕН никогда не казался страшным. Тени или нет, разве мы не страшнее? — неискренне смеётся Кэссиди и жестикулирует внутрь помещения.  Движения людей становятся все более хаотичными и размазанными, словно тела борются с сопротивлением воздуха. Слова всё невнятнее. Неужели Кэссиди тоже так звучит? Не может быть. Немножко хочется домой, только это не поможет. Кэссиди хочет, чтобы завтра не наступило, а наступило сразу послезавтра, а лучше — через год. Однажды Кэсс выглянет из пустого окна ОЭТЕНа и подумает: высоковато.
[indent] Кэсс держит Тихо за руку, выглядывает из окна и думает: да не так уж и высоко. Тогда Кэсси кладёт ладони Тихо себе на пояс, говорит: держи, чуть двигается к краю. Раскидывает руки.
[indent] — Я лечу, Джек!